- Это та самая маска, которую ему легендарный канадский вратарь Сет Мартин подарил? – спрашиваю Валентину Дмитриевну Коноваленко.

- Нет. Ту украли – по-моему, в раздевалке Дворца спорта. А эта уже другая. И то он их начал надевать уже по ходу карьеры – когда начинал, никаких масок и близко не было. 

Витя же в детстве ещё в футбол играл. Ему очень нравилось, у него вообще стоял выбор между хоккеем и футболом. Так ему на поле бутсой выбили передние зубы, четыре или пять. Он их сгоряча схватил и тут же засунул назад. Так потом всю жизнь с ними прожил! И вроде не шатались даже…

Для него боль – это нормальное явление было, не только на льду, но и в жизни. Однажды пошли машину забирать из гаража, она отчего-то не заводилась. Берёт какую-то ручку, чтобы механически завести, крутит её. А она как сорвётся из рук – и по челюсти ему, и по языку. Он только схватился за лицо, но не кричит, и я просто это как забавный эпизод восприняла, хохочу. Он поворачивается и говорит: "Ты чего смеёшься-то?" И тут я увидела, как ему было больно. Но – ни звука, ни крика! Единственное – зубной боли боялся. Больше ничего. Он вообще молчал в основном, не подумав, ничего бы не произнёс. Но если скажет – не в бровь, а в глаз… 

Все эти травмы к проблемам со здоровьем, когда закончил карьеру, и привели. Зрение резко ухудшилось, пришлось операцию на глазах делать; нога сохла – деформирующий артрит, кажется, это называлось. Еле ходил. 

- Очень тяжело. И бабушки, которые жили на втором этаже, до сих пор всё время вспоминают, как он мучился. Был в "Торпедо" игрок – Жидков, так его Тамара как вспомнит, так плачет: "Ой, помню, Виктор идёт, ногу еле-еле волочит, глаз не видит…" Но он сам при этом говорил: "Подниматься легче, чем спускаться". А умер от инфаркта, мгновенно. В 57 лет… 

- Нам очень хорошую квартиру предлагали, но на первом этаже. Чуть ли не на том самом бульваре, который сейчас назван в его честь. Но с лифтом – нет. Да и он об этом не просил. Очень скромный был. Скромнее не бывает. Но вот почему ему, например, даже ни разу не предложили толком обследоваться? С его-то здоровьем…

У нас внизу лестницы железки торчат, и место это плохо освещается. Однажды он не увидел, споткнулся - и упал прямо рёбрами. Его отвезли в 13-ю больницу, но главврач сказал, что сразу положить не могут – сначала нужно, чтобы "Торпедо" отправило запрос. 

А Николай Иванович, врач, делавший Виктору Сергеевичу операцию на глазах, до сих пор возмущается. Говорит, его привезли и оставили в приёмном покое. Забыли о нём - а он не видит почти ничего и не знает, куда деваться. "Хорошо, - говорит, - я сам спустился и увидел его". Болельщик потому что! А болельщики его ещё после выигранных матчей носили на руках прямо от стадиона до дома… 

В Горьком все знали, где живёт Коноваленко. Таксисты – уж точно. Когда приезжали его родственники с Сахалина, им на вокзале достаточно было сказать: "Нам нужно к Коноваленко, мы его родня" - так их безо всякого адреса к нам домой везли. Так его люди любили. 

- Из всей нашей серебряной команды 1961 года сейчас, по-моему, только три человека осталось в живых. Не знаю, сколько проживут нынешние хоккеисты, но наше-то поколение на открытых катках играло, при любой погоде. Не помню, чтобы даже в 30-градусный мороз матчи отменяли. А с какими тяжестями они тренировались! У нас полквартиры было завалено блинами и гантелями. 

Играл в команде Толя Дубинин, ушёл из "Торпедо" раньше всех, устроился на ГАЗ. И сказал как-то хорошую фразу: "В литейном цеху рабочим предоставляют льготы. Притом что кровью они не харкают, как мы, хоккеисты!" Вот и думайте, почему они так рано уходили… 

- Его очень настойчиво звали в "Спартак". 

- Если бы Витя хотел уехать – уехал бы однозначно. Потому что и квартиру в Москве ему уже "Спартак" давал. В ней до него жил футболист Галимзян Хусаинов. Но у них с женой дочка из окна выпала, насмерть разбилась – и они жить там больше не могли, вынуждены были съехать. 

- Нет, до этого даже не дошло. Когда он мне обо всём рассказал и спросил, поедем или нет, я сразу сказала: "Не думай. Ты, конечно, можешь ехать, твоё дело, но я в Москву точно не поеду". Я Москву до сих пор терпеть не могу. И тогда не любила. У меня даже гордость была оттого, что Горький – закрытый город, с оборонными заводами. Думала: у нас много тайн есть, не то что в какой-то Москве…

Для меня Нижний Новгород очень многое значит. Я родилась не в нём, а в деревне. После войны там начался голод, и мамины родные сестра и брат, раньше поехавшие на строительство ГАЗа, сразу же забрали нас с мамой сюда. Я здесь выросла, у меня в Нижнем все похоронены. У Вити – только мама, остальные – в Волгограде и Южно-Сахалинске, где его брат остался после войны. 

Поэтому Витина мама, если бы мы уехали, абсолютно одна бы в Нижнем осталась – его отец умер в 1960-м. Свекровь меня как дочку приняла, хотя я замуж вышла сразу после школы и ничего не умела – ни стирать, ни готовить… Я ей очень была благодарна. 

Это тоже сказалось. Да ему потом и ребята цеэсковские, с которыми он дружил – Фирсов, Рагулин, – говорили: "В Москве спортсменов много, не только хоккеистов, на нас тут мало внимания обращают. А ты в Горьком один, тебя тут на руках носят". Имею в виду – болельщики, а не руководство. 

- Нет, ни капли. Тем более что он с моим мнением всегда считался. Я сказала нет - значит, нет. Даже после того, как в загсе нас расписали, я на работу побежала, а он спросил: "Ты ко мне сегодня придёшь?" А мы до того вместе не жили. Ответила: "Чего?! Вот через неделю у нас свадьба будет – после этого и съедемся!" И хоть бы слово в ответ сказал!

А много лет спустя во Дворце спорта, позже названном именем Коноваленко, пытались создать хоккейный музей. Муж ещё был жив. Ему сказали: "Дай что-то в музей". А он ответил: "Что Валентина скажет, то и забирайте". Хотя, уж казалось бы, это совсем никакого отношения ко мне не имеет. 

- Звал, но… не лично. Тут небольшая предыстория. Я не раз думала: почему он так поспешно женился на мне, вернее, женил меня на себе? 

- Конечно, мы год до этого встречались. До того на его предложения я отвечала, что подумаю. А как только сказала, что согласна, и его мама познакомилась с моими мамой и тётей, на следующее же утро он позвонил, поднял меня ни свет ни заря и сказал: "Давай паспорт". - "Зачем?" - "А я заявления наши отнесу". В загс я, в общем, не ходила и заявление лично не подавала. Он это 15 апреля 1961-го сделал, а 22-го нас расписали уже. 

В январе 62-го у нас родилась дочка Оля. А в начале 63-го в горьковский обком партии пришёл конверт от министра обороны СССР, маршала Малиновского. С требованием срочно забрать Коноваленко в армию и откомандировать, а вернее, перетащить в ЦСКА. Это, конечно, была инициатива Тарасова. 

Витя тогда с этим конвертом всюду бегал. Оле только годик был – и меня потащили к гинекологу и сделали справку, что я беременна во второй раз. Хотя никакой беременности, конечно, не было. А первая дочка слишком маленькая, и переезжать в Москву нам в таком вот семейном положении никак нельзя. Обком "отмазывал" его как мог – и сам он не хотел. Так вот, в какой-то момент я подумала: а может, и женитьба наша оказалась столь поспешной, чтобы от ЦСКА его уберечь (смеётся). При этом с ребятами "армейскими" он дружил – и мы могли двое суток ехать на машине к ним в санаторий министерства обороны, где они летом отдыхали. 

- Да. На "Волге" - и на 21-й, и на 24-й. На "Москвиче" только не ездили. А что такого? Пробок тогда не было, "мигалок" - тоже, дороги пустые. Оля на заднем сиденье как встанет во весь рост и закричит: "Папа, езжай быстрее!" А он это дело обожал. Если бы не его зрение и нога, после окончания карьеры вполне мог бы перейти в нашу автозаводскую команду гонщиков. У него ни одной аварии за всю жизнь не было. 

А машину ему наши работяги на заказ делали. По конвейеру шла, так мелом было написано "Коноваленко", чтобы с особой любовью. Так же, как Гагарину, когда тот в Горький приезжал. А "Москвич" нам на свадьбу подарили ребята из "Торпедо". Вся команда гуляла, в нашу двухкомнатную хрущёвку человек 50 набилось! Даже танцевать было негде… 

- Учитывая, каким скромным был сам Виктор и его товарищи, не хочется, чтобы мои слова о нём прозвучали нескромно. Но, видимо, так он был нужен. Вот недавно ко дню рождения Высоцкого смотрела по телевизору его старое интервью, где он говорил "Меня ни поэтом не считали, ни музыкантом". И у меня проскользнула мысль, что мы ведь многих при жизни по достоинству не ценим. Да и после смерти о них забываем. 

Сейчас все говорят об одном-единственном вратаре из всех, что у нас были. Третьяк – свет в окошке! Кто спорит с тем, что он играл здорово? Но Коноваленко тоже был основным вратарём сборной 10 лет, очень многое выиграл. У каждого – своя роль, свои заслуги. И надо говорить о традиции: Третьяк потому и стал Третьяком, что учился у Коноваленко, а Коноваленко – у Николая Пучкова. И что 20-й номер сначала был у Виктора и только потом у Владислава…

- Да. Лично я с Третьяком не встречалась, но у нас тут есть один большой фанат хоккея, которого Виктор называл своим другом. Его зовут Яков Семёнович, он доверенное лицо Иосифа Кобзона. Благодаря мужу он знал всю сборную. И рассказывал, что Третьяк за Коноваленко по пятам ходил. Говорил даже: "Виктор в туалет – и Владик за ним в туалет!"

- Про это письмо ничего не знаю, с трудом представляю, чтобы ему такое в голову пришло. Но к Пучкову Витя всегда относился хорошо. И встреча у них была, подтверждаю – со слов мужа. В конце карьеры Николая.

- О… выпивке. Пучков совсем не пил. И Витя приводил мне его слова: мол, вратарское дело – это очень сильное напряжение. Я не пью, стресс никак не снимаю – и чувствую, что больше не могу. Поэтому рано ухожу. А тебе, Виктор, советую расслабляться…

- Да. 

- Да нет, пирожков я сроду не пекла. Чего только не выдумают! А вот телеграммы ему посылала. 

- Чтобы он на меня покрикивал? Вы смеётесь, что ли?! Только когда уже совсем старый и больной был. И ему два раза попало. Не от меня. Он ревнивый был – и дважды попытался при друзьях меня приревновать, да так, что унизил. А отец одного из его воспитанников, из Якутии, оказалось, был боксёром. И он ему врезал. Ещё раз – его друг. Но, повторяю, это только в последние годы было. А до того – такой спокойный был! И с прекрасным чувством юмора. Я могла закипеть, но он любой конфликт шуткой гасил. 

Когда только поженились, соседка над нами всегда говорила: "Витю совсем не слышно, только тебя и слышно!" А вот к концу жизни нервы у него расшатались, и я могла вывести его из равновесия. После какой-то ссоры он однажды сказал: "Даже когда я отца хоронил – не плакал, а ты меня до слёз довела…" 

- Только если за выпивку.

- А как ему не любить? Только на улицу выйдет – к нему уже подбегают с подносами. А когда ехал выпимши за рулём и его милиция останавливала, так не то что не штрафовали, а целым отделением до дома сопровождали – чтобы чего за остаток пути не случилось. 

- Нет. Машину мы продали ещё в 80-е. Он с возрастом стал хуже видеть и больше выпивать. Хоть он и выпившим отлично машину водил, но я уже просто стала за него бояться. Витя не хотел с автомобилем расставаться, но машина барахлила, и однажды он попросил, чтобы её поставили на завод, чтобы отремонтировать. Так ему там отказали! Он страшно обиделся, не ожидал такого отношения. 

Потом он уже привык без машины. А когда всё в стране менялось, на ГАЗе стали распродавать машины заслуженным автозаводцам за 35 тысяч рублей. Это было очень выгодно, потому что можно было тут же продать их с рук за 120 тысяч. И я впервые в жизни стала Витю пилить на тему денег: воспользуйся этим вариантом! Так-то я и перепродавать что-то привезённое из-за границы ему всегда запрещала – разве что мохер… 

Он сначала не понимал: "Зачем мне надо покупать машину, если я больше не буду её водить?" Я объяснила. У меня была приятельница, мы вместе работали. А муж у неё был назначен начальником в только что созданном управлении по борьбе с организованной преступностью. У него были связи, он быстро всё оформил, перепродал кому-то машину за 120 тысяч. Мы положили деньги в банк в ноябре 91-го. А скоро вся экономика в стране рухнула, и компенсацию через какое-то время стали давать только по тем вкладам, которые были внесены до 21 июня 91-го. То есть все наши деньги за эту машину пропали. Вообще все. 

- Он очень впечатлительный был. Однажды целую неделю не могла его из депрессии вывести – причём он не пил, лежал, уткнувшись в стенку, и молчал. На Покровке на его глазах девочку насмерть сбили. Всё близко к сердцу принимал. У нас была белая болоночка Кузька – и однажды во дворе, когда он с ней гулял, её машина сшибла. Когда он позвонил мне на работу и сказал об этом, я в первый момент готова была его убить – такой это для нас был любимец. Но прибежала, посмотрела на еле стоящего на ногах Витю – и поняла, что если начну его ругать, то он сам упадёт. И начала успокаивать: ладно, говорю, хоть быстрая смерть, не мучилась собака… И пошли хоронить.

- Нет. Кошки были, и не только. Он постоянно кого-то притаскивал – то ежа, то черепаху, то ужа… 

- Да, я по телевизору в прямом эфире видела, как он эту травму получил. Но, зная его, совершенно не удивилась, что на следующий день играть вышел. То поколение умело себя заставлять и терпеть. И тренеры у них такие были. В какой-то момент сердце у него побаливало, но на это не обращали внимания. Как-то во время игры он пожаловался, что у него инфаркт почти, но Тарасов сказал: "Нет, будешь играть!" 

- Да. Он был человеком слова – и в семейной жизни если сказал, то сделает точно. Говорил очень мало (к интервью для телевидения его приходилось специально готовить, иначе вообще ничего не скажет), но уж если что-то пообещал – выполнит как пить дать. 

- Он воспринимал жизнь такой, какая есть. Но матчи с канадцами по ночам смотрел. И даже меня заставлял вставать. Я вот думаю, что если бы с канадскими профессионалами играли в 60-е годы, то с Тарасовым и Чернышёвым и с такой командой, какая у нас тогда была, мы бы их обыгрывали. И эти тренеры, и та наша власть просто не дали бы им проиграть. Сдохли бы – но победили. 

- Наверное, тогда надо было таким быть… Но и я, да и Витя тоже больше уважали Чернышёва. Лично я к Тарасову плохо относилась, потому что ему не хватало человечности. Он знал, что Коноваленко – единственный в сборной не из Москвы. И ему было безразлично, что у того семья в Нижнем (поправим Валентину Дмитриевну: тогда город назывался Горьким. - Прим. "Чемпионат.com"). И если москвичей из сборной на выходные отпускали домой, то Вите домой съездить нельзя было. В итоге он мотался в Москве где попало. 

- Читал, что ему из-за этого пару раз приходилось даже на вокзале ночевать. Дикость какая-то: вратарь сборной, олимпийский чемпион – и на вокзале! 

- Бывало. Но подробностей не знаю, он мне не рассказывал.

- Да, однозначно. Разочарование было безумное. Уж вторым-то его точно могли туда взять.

- Нет. Я хоккеем глубоко не интересовалась и воспринимала всё как есть. Да и, в конце концов, мы все жили примерно одинаково, не знали, что такое богатство. У нас была благополучная семья, мы не нищенствовали – квартира, машина. Всё это после окончания Витиной карьеры у нас осталось. А то, что зарплата тренерская стала 135 рублей, и уже не было тех 300, что во времена игры за сборную… Так ведь и я работала. 

- Я не говорила. Хотя, может, и знали. Но виду не показывали. 

- А куда он денется? Он и не знал-то о моей работе практически ничего. Я жила своей жизнью, поскольку он редко дома бывал – всё время на сборах, в Москве, в сборной… И коллектив мне нравился, не готова я была годами дома сидеть. Семья, из которой я родом, очень бедная, и я очень рано пошла на работу. С детства была очень активной девочкой: пионеркой мне, правда, родители, люди верующие, не позволили стать, а вот в комсомол вступила, и дома никому об этом не сказала. И работать пошла. 

- Жила на проспекте Ильича, 4. А во дворе как раз находился дворец спорта, который сейчас носит имя Коноваленко. Плюс к тому его дорога из дворца до дома лежала строго через наш дом. И школа моя – тоже рядом. Потом он говорил мне: "Я тебя с восьмого класса знаю". А мы, весь мой класс, выросли с хоккеем. И я знала, что есть такой Коноваленко. Потом пересекались на ГАЗе. В моей политехнической школе нас с 9-го класса заставляли по три дня в неделю ходить на практику на завод. А он в тамошней футбольной команде играл постоянно. И меня видел.

- Да бросьте. В футбол он там играл. 

- Нисколько он меня не обаял! Просто вовремя подсуетился (смеётся). Витя же на четыре года старше меня, а трое или четверо ровесников, которые считали меня своей невестой, ушли в армию. Один из них, когда вернулся из армии и увидел, что я уже замужем, попросил меня с Коноваленко развестись. С какой стати? 

Ещё один парень из общежития молодых специалистов так меня любил, что всю жизнь себе испортил. Когда я вышла замуж, добровольно пошёл в военкомат, уехал куда-то на Камчатку – и из табельного оружия хотел застрелиться… А встречаться с Виктором мы начали… после пожара.

- В 60-м году болельщики арену хоккейную сожгли. Ту, что без крыши. Какую-то важную игру перенесли в Москву – так народ обиделся и поджёг стадион. А он был деревянный и сгорел дотла. Пожар был знатный – и мы все на него глазели, поскольку, считай, прямо в собственном дворе. Стояла, разинув рот, любовалась на пламя… И вдруг Витя, в модном светло-коричневом ратиновом пальто, весь в саже, с территории стадиона на улицу выскочил – и сам к нам подошёл. Можете представить эту сцену? Они тогда уже в Колорадо съездили, почётными гражданами стали, пальто и сомбреро прикупили… Вот с пожара всё у нас и началось.

А до того за мной ухаживал другой игрок "Торпедо", тоже серебряный призёр 61-го – Толя Орлов. Забегал, помню, перед походом на хоккей, шарф мне завязывал и спрашивал: "Валенки надела?" Он мне предложение раньше Вити сделал. Но Толю очень любила моя подруга, и я сказала: "Встречаться с тобой не буду". На подруге Орлов в итоге женился, но затем они разошлись. 

- Точно знаю: когда он на мне решил жениться, в него была влюблена одна девушка из спортклуба, легкоатлетка Люба. Так перед нашей свадьбой она подала заявление, чуть ли не как в истории со Стрельцовым!

- Да. И мать её тоже суетилась. Но ничего у них не получилось. 

- Один раз – очень серьёзный. У него какая-то любовь в Москве была – я это точно узнала. Ещё задолго до того, перед свадьбой, говорила ему: "Если что – уходи, я тебя ни держать, ни плакать не буду. Лишь бы нам с дочкой было где жить". Гордая была… И когда узнала – сразу сказала: "Уходи". Не ушёл…

Хотя Эпштейн – тренер, которого он очень любил, – всё время звал его в "Химик". Когда я его прогоняла, говорила: "Можешь переехать ближе к Москве, а нас оставь здесь". И добавляла, что больше не люблю его совсем. Больше объяснений не было. Но с того момента мы нормально жили. 

- Думаю, да. Но меня это абсолютно не интересовало. 

- Нет. Может, ему вообще не приходила в голову такая мысль. Он же горьковчанин, скромный. Только один пример слышала – году в 67-м на чемпионат мира в Австрию каким-то образом поехала жена Вениамина Александрова. Так Витя тогда привёз мне самые приличные шмотки за всё время. Она ему помогала их выбирать. 

Вообще же он, когда ездил за границу, всегда мне что-то привозил, одевал меня полностью. И вкус у него был, и ни разу не промахнулся с размером – ни обуви, ни платья или блузки, ни, извините, нижнего белья. А себе журнал "Плейбой" покупал, они все их провозили (смеётся). Хотя на таможне могли отобрать и судить за порнографию…

- Да, "Битлз". У нас была подлинная пластиночка, которую он привёз из Англии.

- Наверное. Она у нас по всему автозаводу ходила. Нам её потом вернули уже склеенную. Она жива до сих пор. 

- Да вы что! Прожив столько лет с ним, я вообще не понимаю мужчин, которые ругают женщин: мол, не готовят, стирать не умеют. Я вообще представить не могла, что он мне может что-то сказать по этому поводу. Я же у мамы была одна, тётя замуж не выходила, ещё три сестры у неё двоюродных в нашем доме – все незамужние. Так они все меня одну и воспитывали. Вот я и выросла хоть бедная, но очень гордая и избалованная. И делать ничего не умела. Правда, если успешная игра, то столы с другими жёнами сообща будь здоров накрывали – борщ и всё такое. И регулярно у нас, поскольку ближе всего к стадиону. Команда же была – друзья! 

- Очень. Насколько это, конечно, было возможно при его графике, когда он играл. Однажды "Торпедо" находилось на сборах в Москве перед поездкой в Финляндию, и тренер Костырев не отпустил его проводить Ольгу в первый класс 1 сентября. А Оля для Вити была всем. Он мне даже не давал ребёнка купать, когда дома был! Считал, что я ещё глупая и маленькая. Более того, он и собственной матери её купать не позволял! 

- Знаю, что Витя в него коньками запустил. Хорошо, не попал, а то убил бы, наверное… Дочка, кстати, вся в отца. Лишнего слова не скажет. Как она только педагогом стала! Она сначала в радиофизический поступала, а потом преподавала в школе математику, завучем была. Но после смерти отца из школы ей пришлось уйти, и она пошла на ГАЗ, начальником по управлению кадрами в одном из подразделений. Но, как я говорю, ей бы в ФСБ работать. Слова из неё не вытянешь, всё шифруется! 

- Нет, и не будет уже. Дочке в январе исполнилось 50. У них почему-то все одноклассницы не замужем… Есть внучатые племянники, девочка и мальчик, умненькие погодки, гостили у нас. Выучились в Санкт-Петербурге на программистов. 

- "Инструктор физкультуры профкома завода ГАЗ". 

- Очень. Он сначала 56-й год рождения тренировал, потом 59-й с Вячеславом Рьяновым, который сейчас "Торпедо" тренирует. И, наконец, 70-й с Андреем Коваленко. 

У нас же спортинтернат был. А что такое интернат? Это не только тренировки, но и воспитание. Это воспитание. Родителей рядом нет, за каждым классом закреплена воспитательница. У 62-го года это была Марья Ефимовна. Витя тренировал, вечером уходил домой, а она должна была их чуть ли не спать уложить. Так она могла позвонить, если у них там какой-то непорядок, поскольку сама не всегда справлялась – парни-то взрослые уже. И в 11 вечера могла набрать, и в полночь: "Виктор, приходи, надо с тем-то разобраться".

- Да. А к друзьям он как относился! Кто-то попался пьяный, в вытрезвитель попал или ещё что случилось, Вите звонят друзья: "Выручай!" И он в любое время выручал. Или кто-то в доме женится, ему говорят: "Витя, дай машину", а то и "Можешь отвезти нас?" - "Да, пожалуйста", – отвечает. Безотказный. Или продукты надо было забирать по блату – он ехал. Я же терпеть не могла наших торгашей. Нас ещё в школе так воспитали, что никто в торговлю не пошёл. Непрестижно это было. 

- Ко мне совсем недавно обратилась дочка моих соседей, которые живут под нами. Она одна из администраторов одного из лучших наших городских лицеев. Её сыну, который учится в пятом классе, дали задание написать что-то про знаменитых горожан. Среди них – президент ГАЗа Николай Пугин, Коноваленко, ещё кто-то современный. Мы, теть Валь, говорит, про Виктора хотим писать. Ну, приходите, говорю. И мы тут с ними сидели. Ребёнок ходит вот с такими глазищами, смотрит на эти шайбы, маски, фотографии… Кроме него, тему Коноваленко больше никто не взял. Он – как некий мифический герой. Дети знают, конечно, что был такой человек, есть улица его имени, дворец спорта. Но что он жил в соседнем дворе, что можно пообщаться с его женой и дочкой – никому и в голову не приходит! Мальчик умный, кстати, говорит прекрасно, IQ там, наверное, за сотню уже. Лицей не спортивный, всё для него новое. И было удивительно и приятно, что он так заинтересовался. 

- Валерия Харламова. Единственный, к кому он в Москву на похороны поехал. Валера ведь погиб, когда не попал в сборную на Кубок Канады. А Виктор прекрасно помнил, что испытывал такое же разочарование, когда его "прокатили" мимо Олимпиады в Саппоро…

- Нет, только вратарь Виктор Зингер, с которым они вместе играли и дружили. Третьяк в Канаде был, телеграмму прислал. Но там была скоропостижная смерть, неожиданная для всех. С Коноваленко весь город попрощаться пошёл. Гроб выставили во дворце спорта, и вынос гроба с панихиды на кладбище наметили на час дня. Так к этому времени очередь ещё стояла километра на полтора. Так многие даже не попали туда. 

- Да. Четырьмя днями ранее был 60-летний юбилей у Володи Солодова – управляющего производства легковых автомобилей, бывшего игрока "Торпедо". Мы с Витей и Володя со своей женой Ларисой поженились в один день, дружили. Сначала он где-то во дворце отмечал, потом с друзьями… Наверное, хорошо посидели там – а Виктор был как раз после операции на глазах. Он плохо видел, очень осторожно ходил. А это был февраль, очень скользко. Он позвонил домой и говорит: "Встретьте меня, пожалуйста, а то я выпивши, боюсь идти". 

Говорю Ольге: "Пойдём отца встречать". А она его всё время пугала, что после операции пить нельзя – и, как услышала, что выпил, упёрлась: "Не пойду!" Ну, говорю, как хочешь, тогда я одна. Пошли, конечно, обе. Он, помню, расплакался, что вдвоём его встречать пришли…

Оля наорала на него, и мы не по переходу пошли, поскольку у нас там пункт милиции под окнами был, и я боялась, что его могут забрать. Тогда же выпивших всех брали - будь ты хоть сто раз Коноваленко. Идём, Ольга ворчит, а он молчит. Чувствую, что-то не так. Дошли до остановки трамвая, и он вдруг: "Подожди, мне что-то в груди больно". И за меня держится. Дочь видит заминку и кричит: "Ну вот, сейчас точно придут из милиции!".

Я её домой прогнала, сказала, что вдвоём дойдём. Я взяла снег, растёрла ему там, где болит при стенокардии. Доползли потихонечку. Потом три дня всё нормально было, а 20-го утром Витя перед работой вдруг говорит: "Мне что-то плохо, у тебя ничего нет?" Говорю: "Выпить, что ли?" А у нас дома бутылки отродясь не было. Я не позволяла. Даже председателя спортклуба "Торпедо" Харитонова однажды спустила с лестницы, когда они пьяные к нам пришли… 

"Да нет, - говорит, - таблеток каких-нибудь". А у меня ничего не было, кроме нитроглицерина, сильного средства. Сказала, что это, наверное, слишком круто, ты никогда его не принимал - а теперь думаю, что надо было дать всё-таки. Он: "Ну ладно, я сейчас уж как-нибудь дойду, а там у нас врачи есть". Дошёл, но сразу началась оперативка. Харитонов стал докладывать по поводу какого-то матча, который "Торпедо" проводило накануне. А Витя реплику только начал: "Да они разве...". И повалился…

Дальше для меня несколько дней были как в тумане. Помню, прокурор приехал, по закону нужно было обязательно везти на экспертизу – а вдруг, например, отравили… Я давала расписку, что у меня нет претензий… 

- Нет, не думаю. 

- Однажды. Поэтому теперь она не бронзовая, а из менее ценного металла. И клюшку отпиливали. Завод сразу восстановил, припаял новую. А вандалов так и не нашли, хотя и газеты писали, возмущались. 

- Он им стал… не так давно. Посмертно. Дочка Оля ездила, когда губернатор Шанцев и председатель областного Законодательного собрания Лебедев присвоили ему звание Почётного гражданина Нижегородской области. Это и по телевизору показали. Льгот семье, правда, никаких это не дало. 

У нас только двум людям в истории посмертно дали это звание – Максиму Горькому и Коноваленко. Вскоре пошла во дворец спорта с ветеранами – не поздравляют. Я им говорю: "Знаете, что Виктору звание почётное присвоили?" А они отвечают: "Не поздновато?" То есть как оскорбление восприняли, что не при жизни! Тогда он хоть льготами успел бы попользоваться за жильё, проезд был бы бесплатный… Но спасибо за то, что сейчас. Шанцев для "Торпедо" вообще многое делает. Не знаю, что вообще с клубом станет, если его не будет. 

- Нет. Я вот Путину всё хотела письмо написать. Платят же что-то вдовам участников войны. А нам только "Торпедо", как и всем ветеранам, по 4 тысячи рублей доплачивает. Так если создали олимпийскую стипендию – может, платить её и семьям тех, кто умер давно? Но так писать и не стала. 

- Я ветеран "Торпедо", у меня есть удостоверение. Но не хожу. Знакомые, которые меня окружают, не хотят видеть и слышать никакого современного хоккея. Только вспоминают те времена, когда играл Виктор Сергеевич. Его все уважают. И мне приятно это видеть. Он был честным человеком.

- Очень часто. И сейчас, бывает, снится. Только всё время уходит куда-то. Думаю: что он домой-то не возвращается? Где живёт?..